В тот вечер на мне были узорчатые канаусовые шаровары и праздничный бешмет моей матери — костюм, в который я всегда наряжалась, когда
гостила у дедушки Магомета. Белая папаха была лихо заломлена на затылок… Увы, несмотря на полумужской костюм, я была в их глазах всего лишь слабой женщиной-подростком, девочкой, почти ребенком.
Неточные совпадения
— А вы-то с барином голь проклятая, жиды, хуже немца! — говорил он. — Дедушка-то, я знаю, кто
у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость смотреть! Мать тоже на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
Гости Карачунского из уважения к знаменитому «приисковому
дедушке» только переглядывались, а хохотать не смели, хотя
у Оникова уже морщился нос и вздрагивала верхняя губа, покрытая белобрысыми усами.
Вследствие всего этого принял он Михаила Максимовича холодно и сухо, несмотря на умные и дельные разговоры обо всем и особенно о хозяйстве; когда же
гость, увидев Прасковью Ивановну, уже переехавшую в то время к моему
дедушке, стал любезничать с нею, как старый знакомый, и она слушала его с удовольствием, то
у дедушки, по обыкновению, покривилась голова на сторону, посдвинулись брови и покосился он на
гостя неласково.
Натешившись отчаянием старика, я с хохотом соскакивал с дерева. Но такие проказы случались редко: большею частию старик умел занять меня своими рассказами про нашего
дедушку Неофита Петровича и бабушку Анну Ивановну,
у которых съезжалось много
гостей и были свои крепостные музыканты в лаптях.
— Ну, матушка Ираида, — садясь на лавку, сказала она своей казначее, — послушай-ка меня, надо нам с тобой посоветовать. Вечор некогда было и сегодня тож. Гости-то наши письма ко мне привезли: Тимофей Гордеич Самоквасов читалку просит прислать, старичок-от
у них преставился, дедушка-то… Слыхала, чай, что в подвале-то жил, в затворе спасался.
Вообще он держался во всем не как
гость, а как глава дома, которому везде принадлежит решающее слово. Помню, как однажды он, в присутствии отца моего, жестоко и сердито распекал меня за что-то. Не могу припомнить, за что. Папа молча расхаживал по комнате, прикусив губу и не глядя на меня. И
у меня в душе было убеждение, что, по папиному мнению, распекать меня было не за что, но что он не считал возможным противоречить
дедушке.
У князя Вадбольского готово было уже словечко для прекращения словоохотливости архимандрита; но императрица предупредила
дедушку (так обыкновенно звали князя она и близкие ей особы), потребовав, чтобы показали ей дорогу на сторожевую площадку. Требование это было произнесено таким твердым голосом, что архимандрит, не распложаясь далее, повел своих
гостей, куда они желали.
— Чай, в
гостях у тебя,
дедушка, бывал?